Барышня - Страница 3

К оглавлению

3

— Чтоб я отдала его в военную службу! — вскрикнула Лизавета Ивановна. — Сохрани господи!.. Чтоб он в поход пошел да чтоб его на сражении убили!..

Евграф Матвеич посмотрел на супругу с упреком.

— Так чем же ему быть, с позволения сказать, приказной строкой, что ли, чтобы у него руки были в чернилах измараны?.. Как же это можно!

— И по штатской службе можно до больших чинов дослужиться, — возразила Лизавета Ивановна.

— Каких чинов ни дослуживайся, а все штатский… — заметил Евграф Матвеич.

— Нет, лучше вы мне и не говорите! — возразила Лизавета Ивановна, — уж как вы хотите, а сын наш пойдет по штатской части.

Глава II
Рождение барышни и ее детство

Через месяц после этого разговора Лизавета Ивановна разрешилась от бремени дочкою.

— Ну, что, Пелагея Ильинишна, что бог дал? — в один голос закричали дворовые девки, бросаясь навстречу старухе-няне.

— Нишните, голубушки, нишните… Ох, все косточки разломило… устала… дайте отдохнуть.

Няня села на стул.

— Помучилась, моя сердечная, да и нас-то помучила. Ну, да теперь слава богу.

— Да скажите, Пелагея Ильинишна, что же бог дал? Девки с любопытством обступили няню и смотрели на нее вытараща глаза. Няня перевела дух и произнесла:

— Барышню.

— А что, Пелагея Ильинишна, — заметила Матреша, которая была побойчее, покрасивее и почище других, — а вы нам все говорили, что по всем вашим приметам будет барчонок… Вот вам и барчонок!..

— Уж ты мне, быстроглазая!.. Пелагея Ильинишна! Пелагея Ильинишна! Язык-то без костей, так все пустяки мелет… Барчонок!.. — И потом няня продолжала, как будто про себя. — Слава богу, маменьку вынянчила, так вот теперь дочку привелось нянчить.

В этот же вечер, с радости, старуха порядочно выпила, так что уже не могла показаться в комнаты; она дремала в людской у стола, несколько покачиваясь и беспрестанно облизывая губы… Девки, стоя вокруг стола, поддразнивали ее, подсмеивались над нею и потом пересмехались между собою. А она беспрестанно повторяла сквозь зубы и как будто сквозь сон:

— Зубоскалки вы проклятые… чего это обрадовались?.. зубоскалки…

— Что? не угодила я вам, голубушка? — шептала Лизавета Ивановна своему супругу слабым голосом, — ведь вам хотелось сынка?

— А бог с ним, с сыном! — отвечал супруг, с лицом, сиявшим радостью. — Я и дочку буду любить, голубчик, так же, как любил бы сына… Еще за сына, может быть, мы бы ссорились (Евграф Матвеич, произнося это дурное слово, старался как можно приятнее улыбнуться), а об дочке у нас споров не будет… Дочка по вашей части…

Крестины праздновались с шумом… Восприемник новорожденной был губернатор: восприемницею — вице-губернаторша… Новорожденную нарекли Катериной, в честь отцовой тетки. Гости за обедом были необыкновенно любезны. Они беспрестанно повторяли:

— Красавица у вас будет дочка, Лизавета Ивановна! Бесприданница… И здоровенькая такая, бог с нею!

Вице-губернаторша была любезнее всех гостей… Она, по крайней мере, раз пятнадцать повторила:

— У вас, милая Лизавета Ивановна, дочка, а у меня сынок… Вот вам и жених с невестой.

Обед был на славу и продолжался часов пять сряду. Евграф Матвеич и Лизавета Ивановна, как истинно русские люди, отличались хлебосольством и гостеприимством.

Евграф Матвеич сам не сидел за столом, а все ходил около стола и угощал гостей, приговаривая: "сделайте одолжение, еще кусочек…", — и кланялся. Лизавета Ивановна повторяла дамам то же.

К концу обеда несколько пробок с шумом полетели в потолок…

— Вот и артиллерийское учение начинается, — остроумно заметил, крутя висок, один из гостей, отставной поручик.

Другой гость, балагур (из семинаристов), заменявший старинных шутов с шлемами и бубенчиками, встал и, обратясь к Евграфу Матвеичу и Лизавете Ивановне, с поднятым бокалом произнес:


День восторга, восхищенья —
Вашей дщери днесь крещенье!
Все несут к вам поздравленья.
На Парнасе девять муз
Превозносят ваш союз…
Родилась десята муза
От прекрасного союза.
Веселитесь и ликуйте,
День сей дивный торжествуйте!
Веселися дом Евграфе.
Веселися, но не в мале!

Стихотворение было длинное. В нем заключалась тонкая и лестная похвала родителям, в особенности же восприемникам, которых семинарист между прочим величал "знаменитыми сановниками и представителями христианского человечества".

Оно оканчивалось следующим [четверостишием]:

Хоть ода несколько, быть может, и слаба, Без реторических прикрас, без ухищрения, Но да не взыщется с нижайшего раба За искреннее чувств живейших выраженье.

Когда семинарист кончил и выпил бокал, обведя взором собрание… страшный шум рукоплесканий, хохот и одобрительные крики потрясли столовую… А семинарист, положа руку на сердце, кланялся низко на все стороны и повторял с самодовольною улыбкою:

— Не достоин, не достоин!..

После обеда, когда все гости вышли из столовой и разбрелись по другим комнатам, в то время как лакеи собирали со стола, доедая и долизывая барские остатки, няня, как старшая в доме, под предлогом надзора за людьми, все прохаживалась кругом стола и допивала оставленное в стаканах и рюмках вино… Вечером же, в людской, при собрании всей дворни, подплясывая и прищелкивая руками, напевала:


Ай люли, ай люли,
Ай вы люшеньки мои!

И вся дворня каталась со смеха, приговаривая:

— Ай-да Ильинишна! ну-ка еще… Вот так… порастряси-ка старые кости!..

3